Служанка встала, подбежала к сундуку, вытащила оттуда старую штору и завесила ею круглое окошко, через которое свет проникал в комнату. Голубые сумерки придали чердаку вид подвала.

– Кровать будет скрипеть, – заметил Жакмор, решив отложить психоанализ на потом. – На пол можно положить подстилку.

– Да, – отозвалась она, задыхаясь от возбуждения.

Он чувствовал, как комната пропитывается запахом ее пота.

Она наверняка вся влажная. Довольно-таки соблазнительно.

XVI

27 июльня (еще позднее)

Тяжелые шаги на деревянной лестнице вывели их из оцепенения. Жакмор отклеился и высвободился, служанка продолжала лежать на подстилке, частично съехав на пол.

– Это он… – еле слышно прошептал он.

– Он сюда не придет, – сказала она. – Он идет к себе.

Она пошевелилась.

– Перестань! – осадил ее Жакмор. – Я больше не могу.

Она замерла.

– Вы ведь еще будете меня пси… аналировать? – спросила она хриплым голосом. – Мне это нравится. Как хорошо!

– Да-да, – кивнул Жакмор. От его возбуждения не осталось и следа.

Пришлось прождать минут десять, пока желание вернулось на свое место. У женщин нет никакого чувства такта.

Шаги хозяина затрясли весь коридор. Со скрипом открылась и хлопнула дверь. Жакмор встал на колени и прислушался. На четвереньках тихонько подполз к стене. Внезапно тонкий луч света ударил ему в зрачок. Наверное, выпавший сучок. Продвигаясь к источнику света, ощупывая луч рукой, психиатр нашел дырку в перегородке и, помедлив немного, прильнул к ней. Но сразу же отпрянул. Ему почудилось, что его видели так же хорошо, как видел он. Но разум свое взял, и соглядатай возвратился в исходное положение.

У самого отверстия находилась кровать кузнеца. Странная низкая конструкция. Одеяла на ней не было. Матрас да натянутая простыня, вот, собственно, и все; отсутствовал даже обязательный для деревенских постелей пухлый пуфик, обтянутый красной кожей.

Дальше взору открылся стоящий спиной голый по пояс кузнец. Казалось, он был занят чем-то очень важным. Затем в поле зрения попали его руки, они поднялись и опустились, как будто по чему-то похлопывая. Взялись за пояс и расстегнули пряжку; штаны упали, открыв психиатру огромные узловенозные ноги, мохнатые, как пальмовые стволы. Грязные хлопчатобумажные трусы не заставили долго ждать. Жакмор услышал какой-то шепот. Но слушать и смотреть одновременно было совершенно невозможно.

Кузнец вытащил ноги из трусов и штанов, болтая руками, развернулся и направился к кровати. Сел. Жакмор снова откинулся назад, испугавшись неожиданной близости. Но, не в силах удержаться, опять прильнул к отверстию. Он застыл и не пошевелился, даже почувствовав сзади себя Красноноску; только пусть попробует ему помешать, получит ногой прямо по репе. А потом он вообще перестал что-либо чувствовать, так как его сердце остановилось. Он увидел то, что спина кузнеца скрывала от него все это время. Перед ним предстала выкованная из стали и бронзы точная копия Клементины, одетая в белое пикейное платье. Кукла медленно шагала по направлению к кровати. Невидимая Жакмору лампа освещала точеные черты лица, гибкие руки, отполированная до шелковистости металлическая кожа блестела, как бесценный алмаз.

Кукла остановилась. Кузнец тяжело задышал в предвкушении. Стальные руки уверенно поднялись к воротнику и легко разорвали платье. Обрывки белой ткани упали на пол. Завороженный Жакмор разглядывал упругие груди, подвижные плечи, на удивление гибкие суставы плеч и коленей. Кукла медленно легла на кровать. Жакмор отпрянул и, грубо оттолкнув служанку, старающуюся его опять задействовать, лихорадочно зашарил по полу в поисках своих штанов. В кармане лежали его наручные часы. При слабом свете, проникающем через окошко, он различил положение стрелок: без четверти пять.

После того как Жакмор застал Клементину в столовой, каждый день в полпятого она уединялась в своей комнате для того, чтобы слегка, по ее словам, вздремнуть. Значит, в тот момент, когда стальные ягодицы копии погружали кузнеца в глубокий экстаз, в доме на скале, терзая ногтями простыни и тяжело дыша, удовлетворял себя оригинал – сама Клементина.

Жакмор чувствовал, как его охватывает возбуждение, он подошел к стене и, не раздумывая ни секунды, заглянул в дырочку. При этом его рука ощупывала тело обрадованной, но так ничего и не понимающей Красноноски. «До чего ж цивилизованный народ эти крестьяне», – думал Жакмор, не отрывая глаз от кузнеца.

XVII

39 июльня

По щиколотку в воде, с подвернутыми штанами и ботинками в руке, Жакмор недоумевающе рассматривал лодку. Он ждал Ангеля, лодка ждала тоже. Ангель, одетый в морское – желтое, брезентовое, непромокаемое, – спускался к берегу с одеялами и последним бидоном с водой. Он быстро пересек полосу гальки и подошел к Жакмору.

Тот чувствовал себя неловко.

– Так и будете стоять с ботинками в руках? – усмехнулся Ангель. – Вы похожи на принарядившегося пахаря.

– Мне наплевать, на кого я похож, – ответил психиатр.

– И оставьте в покое свою бороду.

Жакмор вышел на берег и поставил ботинки на большой валун. Подняв голову, он увидел стремительно уходящие за скалу рельсы.

– Когда я на это смотрю, мне становится так грустно, – признался он.

– Будет вам, – успокоил его Ангель. – Ничего страшного.

Он ловко пробежал по сходням и поднялся на борт. Жакмор не двигался.

– А зачем вам горшки с цветами? – спросил он.

– Что, я не имею права взять с собой цветы? – ощетинился Ангель.

– Имеете-имеете, – уступил Жакмор. – А чем вы будете их поливать?

– Водой, – сказал Ангель. – А потом, знаете, на море тоже идут дожди.

– Наверняка, – согласился психиатр.

– Не стройте такую физиономию, – сказал Ангель. – Глядя на вас, хочется плакать. Можно подумать, что вы теряете друга!

– Так оно и есть, – ответил Жакмор. – Я успел вас полюбить.

– Я тоже, – сказал Ангель. – Но все-таки ухожу. Любовь к одним – недостаточный повод для того, чтобы остаться, зато неприязнь к другим – вполне достаточная причина, чтобы уйти. Лишь скверна заставляет нас действовать. Мы трусливы.

– Не знаю, трусость это или нет, – сказал Жакмор, – но на сердце тяжело.

– Чтобы не было слишком тяжело, я привнес в путешествие легкое ощущение опасности: отсутствие продуктов, небольшая дырка в корпусе и ограниченное количество питьевой воды. Ну как, легче?

– Ненормальный, – зло буркнул Жакмор.

– Таким образом, – продолжал Ангель, – с моральной точки зрения это будет трусостью, а с материальной – храбростью.

– Это не храбрость, это глупость, – прервал его Жакмор. – Не надо смешивать одно с другим. А потом, в моральном плане что в этом трусливого? Если вы кого-то не любите или перестаете кого-то любить, это вовсе не значит, что вы трусите. Просто так получается, и все.

– Мы сейчас снова запутаемся, – остановил его Ангель. – Каждый раз, когда мы начинаем беседовать, нас заносит в глубокомыслие. У меня появляется еще одна причина для ухода: так